Николаев Владимир - Метеосводка
Владимир Николаевич НИКОЛАЕВ
МЕТЕОСВОДКА
После нескольких разломов льдина сильно уменьшилась, и на зиму решено
было оставить лишь половину экипажа дрейфующей станции - ровно столько,
сколько нужно было для выполнения основных разделов научной программы.
Работы каждому прибавилось, и ответственность возросла. Но в одном
отношении стало легче - полярники могли теперь свободнее разместиться.
Домики на льдине стояли маленькие, похожие внутри на вагонные купе с
крошечным тамбуром - прихожей, где хранился небольшой запас угля, часть
оборудования и можно было повесить одежду. Жили в них по два человека, а в
некоторых даже и по одному. Но в комнатах все равно тесно: два стола, две
кровати, поставленные по-казарменному одна на другую, в углу круглая
печурка, экономная и жаркая, скамейка перед ней. Вот и все убранство, а
повернуться негде.
В таком домике и жили четвертый месяц гидролог Валя Изюмов и синоптик
Толя Фонарев, люди очень разные и по характеру, и по опыту полярных
мытарств. Последнее обстоятельство и принимало более всего в расчет
руководство станции - начальник и парторг, когда заново распределяли
жилье: новичка обязательно поселить с опытным полярником. Так надежнее. У
Фонарева позади три зимовки, две высокоширотные экспедиции в приполюсном
районе. Арктику знает, всякого в ней нагляделся и в переплетах разных
бывал. Пускай молодой гидролог учится. Изюмов и учился, старательно
перенимая хватку бывалого Фонарева. Правда, временами ему все-таки
приходилось тяжеловато со своим соседом, человеком неразговорчивым, очень
сосредоточенным и странно рассеянным в своей сосредоточенности.
Закончив наблюдения и выключив аппаратуру, Изюмов прилег на нижнюю
койку, принадлежавшую синоптику, благо Толя никогда против этого не
возражал. Койка Фонареву пока не нужна. Когда гидролог заканчивает свои
наблюдения, у синоптика приходит срок снимать показания приборов и
готовить метеосводку.
Валя лежал, с удовольствием вытянувшись во всю длину кровати, и
смотрел на жарко топившуюся печь. Ему хотелось видеть веселую пляску огня,
но пламя загораживала широченная спина синоптика.
А Фонарев сосредоточенно и упорно стругал дощечку. Будто это было его
единственное в жизни занятие. Дощечку требовалось выстругать ровно,
гладко, и сделать это ножом вовсе не так просто, как может показаться.
Однажды Изюмов попробовал помочь ему, но из этого ровно ничего не
получилось,
Казалось бы, велико ли дело - обстругать дощечку! Но сколько ни
старался, поверхность получалась бугристой. Он сопел, пыхтел, но ничего не
выходило. Когда Изюмов протянул Толе дощечку перед самым его выходом на
метеоплощадку, тот провел по ней широкой ладонью, укоризненно взглянул на
товарища и сокрушенно вздохнул:
- Эх, ты...
Фонарев не отличался разговорчивостью. Такого молчуна, может быть, не
встречалось ни на одной дрейфующей станции. Толино молчание становилось
особенно тягостно, когда тоска сжимала сердце. В такую пору очень хочется
отвести душу в откровенном дружеском разговоре, а с Фонаревым не больно-то
поболтаешь. Только в кают-компании, когда вокруг стоит веселый гомон,
шутки сыплются отовсюду, немного и отойдешь.
Но в кают-компании подолгу не засиживались - каждого ждала работа, у
каждого свои сроки, то и дело приходилось поглядывать на часы: все сутки
расписаны. Кино и то не каждый раз все вместе смотрели. Правда, особенно
жалеть об этом не приходилось - за год дрейфа каждую картину почти
наизусть выучивали, крутили раз по двадцать, по тр
