Нилин Павел - Знаменитый Павлюк
Павел Нилин
Знаменитый Павлюк
Матери моей Марии Александровне
У всех людей бывают какие-нибудь родственники, ну хотя бы дальние. А у
Павлюка никого не было. Жил один он в каменном подвале на Маложайке.
Я учился у него.
Учиться мне, откровенно говоря, не хотелось. Дело это - жестяночное -
мне никогда не нравилось. Но надо человеку учиться чему-нибудь. И я
учился.
Мне было восемь лет.
В подвале было темно и душно. Походил этот подвал на пещеру, вроде той,
что открыли случайно на каменоломнях у Белого ключа. Но в пещере не было
ни окон, ни дверей, ни чистых половиков, сплетенных из разноцветных
тряпок. А здесь, в подвале, все это было. И на стенах, всегда потных,
висели большие картины Страшного суда.
Запомнилась мне особенно одна, на которой томился грешник, совершенно
голый, худой и взлохмаченный, с глазами черными и печальными. Он сидел на
широкой сковороде, укрепленной на серых камнях, и малиновые черти с
веревочными хвостами сосредоточенно раскладывали под ним огонь.
Удивляло меня постоянно хладнокровие грешника. Заметно было, что худо
ему. Огонь раскалял сковороду, поднимался даже выше сковороды, хватал
грешника за ноги, за спину, за коричневую, вяленую кожу, добирался до
головы. А он сидел, этот грешник, как ни в чем не бывало - прямой,
неподвижный и как будто сконфуженный немножко: вот смотрите, мол, добрые
люди, как раздели меня донага и жарят заживо, а я ничего поделать не
могу...
Удивлял и печалил меня этот грешник невыразимо. Видно было, что сидит
он не привязанный. Ни веревок, ни цепей не было вокруг него. Но все-таки
убежать он, должно быть, и не пытался. Не пытался даже спрыгнуть со
сковороды. И это больше всего удивляло меня. Однако удивления своего я
никогда не выказывал.
Павлюк был мрачный, молчаливый.
Приходил я к нему обыкновенно утром, в половине седьмого. В это время
он, умытый уже, сидел на кухне против самовара, пил чай, и щеки его,
впалые, покрытые тончайшей сеткой красных жилок, медленно сгорали в
синеватом румянце.
Мне было восемь лет, но я знал все на свете. Я знал, как сеют хлеб и
как его зарабатывают, как родятся дети и что надо делать, чтобы они не
родились.
Знал я также, почему сгорают щеки у Павлюка.
Впрочем, это знала вся улица наша.
У Павлюка была чахотка, и все уверены были, что он скоро умрет.
Доктор Федоров, Аркадий Сергеевич, сказал об этом в разговоре хозяину
дома, где жил мой учитель. И хозяин, ласковый, круглый и пушистый
старичок, любивший в летнее время ходить по двору в одних кальсонах, стал
требовать квартирную плату с жестянщика за два месяца вперед, а однажды
потребовал даже за три.
- Взойди ты, ради бога, в мое положение, Андрей Петрович, - говорил при
этом хозяин. - Клозеты я обязан чистить? Обязан. Мусор мне полиция велит
вывозить? Велит. А где же я денег наберусь на такое в пожилые, преклонные
мои года?
Домохозяин говорил слезливо. Можно было подумать, что ему действительно
до зарезу нужны деньги. Но никто так не думал. Все знали, почему он
выколачивает деньги именно из Павлюка.
А Павлюк как будто и не догадывался.
Высокий, сухой, похожий на птицу без крыльев, он стоял перед хозяином,
чуть согнувшись вперед, доверчиво вытянув небольшую голову на длинной,
тонкой шее, и, посапывая, молчал.
Хозяин говорил раздраженно:
- У меня ведь, кажется, не какой-нибудь странноприютный дом. Желающих
на твое помещение, слава богу, сколько угодно. Я хоть сейчас могу его
сдать. Все время ходят разные лица, спрашивают...
И на этот раз хозяин говор
